Пятьдесят девственниц - Страница 27

Долго я отчитывал девицу в таком же духе, покуда не явилась ее матушка с сундуком. Та, узнав в чем дело, так же накинулась на дочь, я же, пользуясь случаем, загрузил свинец в сундук кинув обломок серебряного бруска сверху, и заботливо запер замок. При каждой загружаемой свинцовой чушке, вопли малышки Лу становились громче и громче, покуда девица в конце концов не разревелась.

В тот день я еще четырежды ходил в порт, возвращаясь с полными карманами свинца и, потея от утомления, вовсю проклинал сребролюбие доставшейся мне супруги. Вернувшись в последний раз, я опять выдал хозяйке кусочек настоящего серебра и приказал:

— Пока стемнело, купи еще один сундук, да чего-нибудь поесть.

Та радостно удалилась, из-подтишка пригрозив дочери кулаком, заплаканная же девица робко подошла ко мне просить прощения.

28

— Вот так-то лучше, — подобрел я при виде раскаивающейся девицы и ласково обняв за бедра попытался прижать к себе, но та стремглав прянула в сторону.

— Как вам не стыдно! И вас я должна величать своим отцом? — возмутилась она. — Как можно позволять такое по отношению к дочери своей жены.

Меж нами с падчерицей, определенно, вновь пробежала черная кошка.

— Послушай, глупая, — сердито ответил я. — кому и приласкать-то послушную дочь, как не любящему отцу? Здоровая кобыла, а ведешь себя последней дурой! Я что, укусил тебя или пытался задрать подол?

— О, Боги, за что мне это, за что! — со слезами на глазах запричитала она, но тут я, окончательно потерял терпение, приказал подогреть вина и, в ожидании оного, завалился на кровать прямо в башмаках.

В таком положении и застала меня супруга, которой дочь со всей поспешностью стала на меня жаловаться, но матушка, совершенно неожиданно приняла мою сторону, повторив буквально мои слова, да еще от себя добавив:

— Тебя, видно, похоть гложет, коль тебе, как последней шлюхе, в каждом взгляде видится намек, а в каждом прикосновении — приглашение к разврату!

Девица вновь зарыдала в голос, говоря о том сколь неразумно поступила Лу впустив меня в дом, матушка же отвечала ей дикими воплями. Определенно, моя жизнь превращалась в ад.

Смущала также необходимость исполнения супружеского долга. Толстые дряблые телеса Лу не вызывали во мне никакого желания, однако, учитывая это, во время последнего путешествия за свинцом, я прихватил с корабля кое-что из трав, используемых для приготовления эликсира. А именно, ту что должна была способствовать разжиганию похоти.

Итак, покуда домочадцы, вовсю ругаясь, накрывали ужин, я загреб из кармана горсть означенной травы и принялся тайком жевать. То ли дозу я избрал слишком большую, то ли действие травы без эликсира должно было быть именно таким, но к концу ужина мне было уже совершенно все равно, как малышка Лу выглядит, а интересовало только то, как скоро и сколь глубоко я смогу в нее погрузиться. Возможно еще и от того, что вина за ужином, по случаю мнимого обогащения, мы с супругой принимали безмерно.

— Пойдем, дражайшая моя! — при первой же возможности вскочив из-за стола, я потащил малышку Лу к кровати, падчерица же моя, покраснев, как вареный омар, кинулась тушить лампы.

Насытив всевозможными способами Лу, да так, что она свалилась без сил и громко захрапела, я поднялся с постели и, как был совершенно наг, осушил еще несколько чаш вина, потом же, заслышав, как на кровати ворочается падчерица, поднялся и подошел к ней.

— Уйдите! — испуганным шепотом попросила она. — Уйдите сей же час, а то я закричу!

— Слушай, доченька, а как тебя, собственно, зовут? — поинтересовался я, совершенно не обращая внимания на угрозу. — Я же не знаю этого до сих пор.

— Зовут меня Орна и я дочь почтенного в этом городе человека, — ныне покойного — а не какого-то пиратского головореза! — тем же громким шепотом сказала падчерица. — Уйдите немедленно с моей кровати, если хотите, чтобы я сохранила к вам хоть толику уважения, которое должна испытывать к мужу моей матери!

Проклятая трава все еще будоражила мою похоть, но, по счастью, уже не слишком сильно, так что я смог сохранить здравость ума и, даже не делая попыток пристать к девице просто прилег на край ее постели.

— Ну, а за что тебе меня уважать? — спросил я, помимо воли задумавшись над тем, как, вообще, пришлось оказаться мне в подобной ситуации. — Я — пират? Пират. Развратник? Да знала бы ты, милая Орна… Ты говоришь, что я виновен в том, что прельстил твою мать серебром? Ах, глупая девочка, еще как виновен, но — ведь сколь тяжко я за эту свою вину плачу.

— Оставьте же меня, оставьте! — в ужасе взмолилась она, когда я откинув в сторону ее покрывало и поспешно повернулась ко мне спиной.

— Ты, и впрямь, несносная девчонка, — прижавшись к ее заду, который отделяла от меня лишь тонкая сорочка, — посетовал я. — Завтра же тебя выпорю. И не вздумай орать, а то твоя мать проснется и вы будете ругаться до рассвета, а я, видят Боги, этого просто не вынесу.

— Ненавижу, — простонала Орна, когда я с удвоенной силой прижался к разделяющей наши тела сорочке. Удивительно, но именно это мгновение и оказалось самым приятным за всю ночь. Я имею в виду, что похоть моя, вместе с семенем, оставила меня окончательно.

— Сам себя ненавижу, — признался я, оставляя ее и возвращаясь на постель по прежнему храпящей супруги. — Сорочку обмой я ее слегка запачкал.

Уснул я после того мгновенно, а утром проснулся, опять-таки, от материных с дочкой пререканий.

— С тебя дуры убыло что ли? — кипятилась малышка Лу. — Ну, нажрался мужик. Они там — в море — по пол года баб не видят. Да он меня каждую ночь до полусмерти заезжает, я же терплю. Сама говоришь, под сорочку к тебе не лез. Оно и понятно, ты ему — дочка. А, если что-то потекло, так это со всяким бывает от долгого воздержания.