Пятьдесят девственниц - Страница 45

— Хватит болтать! — потребовал я. — Живо же скажи нам, как скорее и вернее найти Северо-Западный проход.

— Конечно, ты уже вступил в гильдию самодовольных глупцов, именующих себя магами, и, даже, научился светить жезлом, по делу и без дела, чем стал весьма напоминать мне фонарщика, однако это не дает тебе никакого права орать на меня, — ответствовал Инкуб. — Касательно же твоего вопроса отвечу, если двигаться на север из самой нижней штольни некой заброшенной шахты и миновать угольный слой, начинающийся через тридцать шагов пустой породы, то вскорости, если не отклонишься от уровня, соединишься с одним из древних забытых туннелей.

— Ты все-таки обманул меня, — рассердился я. — Говори мне название этой шахты, так чтобы я мог найти ее.

— На два вопроса я вас точно обдурил, — самодовольно признался дух. — Шахта называется Гнилая Яма, ее в этих краях все знают.

Вслед за этим голова вдовы приподнялась и повернулась. В нашу сторону глянули ничего сейчас не выражающие глаза и тот же голос сказал:

— На последок, мой тебе совет, поимей эту рыженькую как можно скорее. Тебе понравится.

— Убирайся! — потребовал я. Голова женщины вновь упала на грудь и раздалось ее сонное дыхание.

— Нет сомнения, от раза к разу этот дух, и впрямь, пользуется все большей свободой, — сказал я сам себе. — Надо же, обозвать меня фонарщиком!

47

Когда только вдова отоспалась я тот же час сообщил ей о результатах вызывания.

— Послушайте, достойнейший маг, — нахмурилась эта добродетельнейшая женщина. — Даже, если мы найдем всего только угольный пласт в указанном вами месте, я и то буду считать ваш опыт успешным.

Этим же днем она практически за бесценок купила шахту Гнилая Яма, причем бывший ее хозяин был на седьмом небе от счастья, ибо нет для дварфа большей беды, чем владеть шахтой, не приносящей дохода.

Сразу после покупки Эфена направила в эту шахту работавших на нее горняков с приказом немедленно продолжать заброшенную штольню. Мы же, покуда, жили в ее доме.

Меж тем, в нашей компании царили обиды и размолвка. Только-только мы остались вчетвером в комнате, где поселила нас вдова, Крикун сразу же обрушился с упреками на меня и на сестру, обвиняя, что я — развратитель, а она — похотливая развращенная девица. Коль пререкания меж братом и сестрой разгорелись не на шутку, я почел за благо промолчать, ибо в семейных ссорах всегда оказывается виноват первый же посторонний, в них вмешавшийся.

— Ах ты двуличный маленький негодяй! — возмутилась Глазки в ответ на обвинения. — Почему-то каждую банную девицу, ублажающую тебя ртом, ты гладишь по головке, бормочешь ей нежные слова, говоришь, что она умница и, едва ли, не сознаешься в любви! Тут же, посмел назвать меня, свою сестру, позорящими словами! Чем это я хуже всех остальных?

Крикун же кричал, что не нужны были бы ему ни женщины, ни девицы, если бы он только знал, что такие с ними отношения вдруг дадут повод любимой сестрице творить то же, что эти особы. И вот, когда она выйдет замуж, тогда пусть делает, что хочет. При этом он называл сестру Денрой, а она его Гарлом из чего я сделал вывод, что это-то и есть их настоящие имена, которые я сподобился узнать спустя столько времени знакомства.

Потом Быстрые Глазки весьма сердито высказалась в том смысле, что женит брата на первой же потаскухе, которая ублажит его ртом, поскольку, дескать, быть праведником нужно начинать с себя самого, а уж потом о замужестве позаботится она. Павший же на колени Крикун всеми Богами молил ее внять разнице между полами и понять, что позволительное мужчинам, не позволяется дамам и, в особенности, девицам, и, что он, Крикун, повесится, если узнает, что родная его сестра превратилась в порочную, гулящую по рукам женщину.

Нежданно-негаданно, беседа вдруг переключилась на меня, причем называли меня спутники ни иначе, чем Бес В Ребро, будто совсем и забыв новое мое имя и магическое достоинство. При этом Глазки, сказала, что всегда щадила чувства своего брата, даже намеком не давая понять чем мы с ней занимаемся и, что вовлечена была в развратное деяние, лишь желая облегчить участь милого непорочного ребенка, коим является Трина. Крикун же, услышав о Трине, объявил, что беды все от меня — мол, я окончательно забыл про стыд — и предложил за лучшее немедленно прекратить все и всяческие деяния внутри нашей компании, как это в обычае на пиратских кораблях.

Услышав, что ни слова не вставивши в разговор, оказался-таки виноватым, я до крайности рассердился и объявил брату и сестре, что, сами промеж себя, они могут решать любой бред, а остальных пусть оставят в покое. И что Крикун первый же, полезет к любой даме или девице, которую я, при нем растлю, дабы хоть немного вкусить от ее прелестей, и что лез он уже по проторенному мною пути и к баронессе Зубень, и к скромной Мисе, и к банным девицам, и к матери юной Черы, да и к Эфене побежал, чуть не быстрее меня. И, что Глазки ни в жизнь не испереживалась бы так участью Трины — видят Боги, не самой ужасной, — если бы не хотела поиграть с ней в те же игры, что и я.

При виде того, что и я сержусь не меньше наших спутников, мой маленький дружок Трина вдруг всхлипнула и, залившись слезами спросила, что неужели из-за такой невинной забавы, как эта игра, все ее лучшие друзья вдруг переругались друг с другом.

— Нет-нет, маленькая моя красавица, — тут же подхватила ее на руки Глазки, — никто из нас и не думал ругаться. Не бойся, ты и дальше сможешь играть сколько хочешь и со мной, и со своим папочкой. Мы просто говорим о том, что я не буду играть с ним до тех пор, покуда Крикун не будет ни с кем развратничать.