Пятьдесят девственниц - Страница 6

— Скверная мать! — упираясь коленями в перину и силясь подняться не сдавалась девица. — Обрекаешь меня на грех! И это, когда я совсем уж познакомилась с ярмарочным весовщиком, мужчиной видным и обходительным! К середине зимы он уж точно посватался бы за меня! А теперь? Отдай мне хоть треть горшка, чтобы я могла уйти в какой-нибудь монастырь и замолить этот ужасный грех!

— Уж лучше сразу в бордель! Вот подходящее место для мерзкой непослушной девчонки не понимающей, что мать ей добра желает! — задирая на девице сорочку и наградив звонким шлепком по голому заду ответствовала трактирщица и обрушилась на меня. — Долго ты еще будешь стоять столбом? Не могу же я удерживать эту кобылу на четвереньках до самого рассвета!

Я поспешно приступил к девице и обнажив свое оружие попытался сначала рукой проверить предстоящий путь. Добрая женщина, меж тем, продолжала наставлять дочь:

— И что из того, что предыдущую свою жену твой весовщик взял девицей? Много ли счастья ей это ей принесло? Так и сгинула от лихорадки в позапрошлом году. Ты лучше возьми юнца — соседского сына. Он совсем еще дурачок и будет послушным мужем, а нам с твоим папашей — учеником и помощником. Трактир-то рано или поздно достанется тебе, а до работы ты не больно охоча!

— Ах, маменька, даже если и так, — дергая задом и беспрестанно пытаясь меня лягнуть то одной, то другой ногой, сердито сказала девица. — Но, ужели вам не жалко меня за мои муки? Я унижена, оголена и какой-то мерзавец бесцеремонно хватает меня за место, которого я и сама лишний раз коснуться стесняюсь. Подарите мне хотя бы четверть из этого горшка!

— Четверть, еще чего! — рассмеялась трактирщица. — Уж лучше я припрячу эти денежки от муженька и сама использую для твоего, дурочка, блага. А вот погоди! Помнишь, то платьице, что приглянулось тебе на прошлой неделе на ярмарке? У меня еще не оказалось денег, его купить. А те чудные сапожки?

— И шубка! Маменька, шубка так подходила к тем сапожкам!.. — девица даже перестала лягаться. — Правда ведь, подходила?

— Ну, уж если припрячешь на время шубку от отца, чтобы не заинтересовался откуда у нас деньги. А еще мы накупим чулок и сорочек.

Так они обсуждали предстоящие покупки, я же пребывал в изумлении, ибо, покрытые курчавой, густой, как и у матушки, шерстью, детородные врата девицы подвергаемой самому бесцеремонному насилию стали вдруг разом мокры и похотливо горячи. Решив, что это благоприятный знак, я, с некоторой робостью, ибо в жизни своей не имел еще дела с девственницами, пошел на приступ.

— Ах, маменька, маменька! — переполошилась девица.

— Ну что ты кудахчешь? — вновь рассмеялась мать. — Ты не первая курочка, которую насаживают на подобный вертел. И, поверь, ни одна еще не умерла, а многие даже находят в этом приятствие. Держи ноги пошире и тебе совсем не будет больно.

Поскольку первая моя попытка успехом не увенчалась, я собрал все свои силы, атаковал вновь и вдруг — о чудо! — вошел в ее врата почти до половины. Бедняжка вскрикнула, дернулась и попросила:

— Не могли бы вы отпустить меня, маменька? Мне уже нечего оборонять, так пусть, по крайности, на меня давит хоть кто-нибудь один.

— Вот слова любящей, послушной дочери! — обрадовалась трактирщица и, отпустив Найрену, присела на край кровати. — И поверь, не велика потеря — твоя девственность.

— Соглашаюсь лишь потому, что знаю — вы всегда мне, маменька, только добра хотите, — простонала девица, когда в ходе своих беспрестанных движений туда обратно, я уже смог достигать предельной глубины. — Разве я иначе позволила бы иметь меня на четвереньках, как последнюю мужичку?

Так, в обходительнейшей беседе провели они все время, потребное мне для того чтобы взобраться на самую вершину самого в мире приятнейшего из наслаждений.

— Если ты сейчас не скажешь где горшок, я без промедления оторву тебе то, что только и делает тебя мужчиной, — пригрозила трактирщица не дав мне даже передохнуть после окончания любовной битвы.

— Конечно скажу, духи мне все показали — успокоил я. — Горшок с золотом на чердаке, под доской. Я теперь знаю это совсем точно, как будто видел собственными глазами.

— Поспешим же! — обрадовалась она и мы втроем тут же отправились на чердак.

7

Нет слов, чтобы описать восторг моих спутниц при виде извлеченного из тайника горшка с золотом. Трактирщица тут же отсчитала и вручила мне десять монет. Обрадованный нежданно свалившимся на меня состоянием я тут же вручил из этого количества один золотой дочери, а другой — матери, сказав:

— Возьми, милая Найрена, в память о сегодняшней ночи и в знак хорошего к тебе расположения. А ты, добрая женщина, возьми золотой, ибо дала мне во истину бесценный совет: не дело отказываться от цели своей жизни из-за предмета, который, рано или поздно, все равно будет порван. Будь таких предметов хоть пятьдесят.

— Вот видишь какой тебе достался учтивый и щедрый кавалер, — назидательно сказала дочери мать. — Я-то, когда рассталась с девством, получила всего-навсего дешевую деревянную гребенку. Пойдем же, посчитаем наше золото.

Тут мы расстались и я вернулся в комнату, где по прежнему сладко спала милая моему сердцу Трина. Однако же, любовь к золоту, столь явно выказанная трактирщицей и ее дочерью, заставила меня быть настороже и я не только закрыл двери на засов, но еще подпер их креслом на котором для верности заснул. Там и застал меня рассвет.

Проснувшись, я разбудил Трину.

— Ах, милый, милый мой папочка, — проснувшись и сладко потянувшись сказала она. — Никогда еще мне не было так хорошо. Никогда еще, даже когда жив был мой покойный отец, я не ела так вкусно и не спала на таких мягких перинах, как сейчас.